/Поглед.инфо/ Професор Михаил Делягин - кратък анализ на ключовите проблеми на съвременното човечество.
Михаил Генадиевич Делягин е доктор на икономическите науки - икономист, публицист и политик. Той е директор на Института по проблемите на глобализацията в Москва.
/Статията е на руски език/
Уважаемые коллеги, дамы и господа!
Для меня огромная честь присутствовать в этом зале, выступать в этой аудитории. В эти два дня мне было очень приятно и интересно выслушать множество содержательных и профессиональных выступлений, и я хотел бы, в свою очередь, коротко описать ключевые проблемы современного человечества.
Прежде всего, современные экономические проблемы - лишь частное выражение системного кризиса человечества, которое в настоящее время меняет весь свой облик.
Главное, как обычно, происходит вне экономики: это коренное изменение отношения человека как биологического вида и как части ноосферы со всей остальной природой - как неживой, так и, возможно, включающей в себя неощущаемое нами, но тем не менее наше коллективное сознание.
Это коренное изменение происходит по двум основным направлениям.
С одной стороны, мы попадаем под закон сохранения рисков: это эмпирическое наблюдение, заключающееся в том, что минимизация индивидуальных рисков элементов системы повышает общесистемные риски вплоть до ее слома и саморазрушения.
Наиболее ярко мы видели это в 2006-2008 годах на американском фондовом рынке, где система деривативов сделала риски инвесторов в первоклассные корпоративные облигации на порядок, то есть примерно в 10 раз, более низкими, чем риски эмитентов. Таким образом, индивидуальные риски были минимизированы, общий потенциал рисков был загнан на системный уровень, и система разрушилась на наших глазах.
То же самое мы наблюдаем в иных, совершенно разных сферах.
В частности, мы видим это в педагогике, где стремление избавить детей от опасности порождает пассивность и инфантильность целых поколений, и в медицине, где спасение больных людей разрушает генофонд развитых стран.
Поскольку мы люди, мы не можем остановить нарастание этих рисков и потому обрекаем себя на их стихийную разрушительную реализацию.
Другая сторона трансформации человечества заключается в том, что с начала 90-х, с началом глобализации развитие технологий сделало наиболее прибыльным из общедоступных типов бизнеса формирование сознания.
«Наиболее прибыльный из общедоступных типов бизнеса» в рыночных условиях означает «наиболее массовый вид человеческой деятельности»: главным делом человека впервые за всю его историю становится изменение не окружающего мира, а собственного сознания. Это означает смену самого образа действия человечества.
Наше сознание превращается в объект интенсивного и хаотичного воздействия, возникает огромное количество обратных связей, из-за которых мир становится менее познаваемым.
Снижение познаваемости мира повышает спрос на мистику, снижает потребность в науке, а значит и в образовании. Образование вырождается в инструмент социального контроля. Начинается архаизация человечества, его дегуманизация, расчеловечивание, скатывание в новое Средневековье.
С сугубо экономической точки зрения это можно объяснить перенастройкой на всех уровнях, от семьи до надгосударственного, глобального уровня социальных отношений, которые соответствуют уходящим индустриальным технологиям, на новые постиндустриальные технологии. На первом этапе эти новые технологии информационные, затем придет очередь биологических, - но вернемся к экономике, которая является темой нашей конференции.
Глубина мирового финансового кризиса недооценивается из-за игнорирования его фундаментальной причины: исчерпанности модели глобального развития, созданной в результате уничтожения Советского Союза.
После победы над нами в холодной войне Запад эгоистично перекроил мир в интересах своих корпораций, лишив, для недопущения конкуренции с этими корпорациями, освоенные им постсоциалистические территории нормального развития. Право на развитие отстоял лишь Китай.
Но это ограничило сбыт самих развитых стран – создав кризис перепроизводства. Правда это кризис перепроизводства не традиционной продукции, а продукции прежде всего информационно-управленческих технологий, направленных на изменения не вещей, а человека и на управление им, то есть high-hum’a, a не high-tech’a, но принципиально это дела не меняет.
Инстинктивно нащупанное в качестве выхода из этого кризиса стимулирование сбыта кредитованием неразвитого мира вызвало в 1997-99 годах кризис долгов неразвитых стран, который бумерангом ударил по США в 2000- 2001 годах.
США вытащили себя и мировую экономику, стержнем, которой они являются, из системного провала двумя основными стратегиями. Первая, накачка рынка безвозвратных ипотечных кредитов, перестала работать в сентябре 2008 года, а вторая стратегия поддержки экономики США- это экспорт нестабильности, который подрывает конкурентов и вынуждает их капитал и интеллект бежать в тихие гавани Запада, то есть прежде всего в сами США.
Существенно, что при этом рост нестабильности оправдывает рост военных расходов самих США, стимулирующих как экономический рост, так и технологическое развитие: это «военное кейнсианство», которое эффективно применялось еще Рейганом.
Реализованная в Югославии против еврозоны, эта стратегия исчерпала себя уже в 2003 году в Ираке. Арабская весна и террористические войны Запада против Ливии и Сирии свидетельствуют о вырождении стратегии экспорта нестабильности в опасный и для самих США экспорт хаоса. Они больше не пытаются контролировать дестабилизированные территории, став катализатором военного и в целом геополитического кризиса.
По доктрине Обамы, которая сменила доктрину Буша, надо действовать чужими руками, тратить ресурсы своих сателлитов по НАТО, а не свои, и не американизировать незападные общества, а погружать их в самоподдерживающий хаос, который позволяет контролировать их ресурсы малыми силами.
Именно этим вызван стратегический союз США с исламскими террористами, над которым работал еще Чейни и который стал окончательно очевиден в Ливии и Сирии.
Однако в финансовом плане возможности этой стратегии недостаточны для поддержания постоянного увеличения спроса на доллар и, соответственно, для сохранения status quo.
Сегодня Запад пытается не повысить свою конкурентоспособность, а просто запихнуть мир обратно в прошедшие навсегда 90-е и 2000-е годы, когда под прикрытием разговоров о рынке и демократии почти везде, в том числе в Восточной и Южной Европе, сложился, по сути, новый колониализм. Это значит, что Запад утратил стратегическую инициативу, которую пока некому подобрать.
Органическая неспособность США поступиться даже самыми малыми текущими интересами ради урегулирования своих собственных стратегических проблем, их поистине убийственный эгоизм буквально выталкивает на сцену мирового развития новых участников – Евросоюз, Китай, Японию, а если у нашего руководства хватит интеллекта, то и Россию - и кладет конец американскому доминированию.
Насколько можно понять, интеграция человечества вновь, как в начале ХХ века, превысила возможности управляющих систем, и теперь человечество вынуждено уменьшить ее глубину, отступив назад, и частично повысить управляемость за счет примитивизации.
С другой стороны, сугубо экономическое содержание системного кризиса – это загнивание глобальных монополий. Ведь глобальный рынок, созданный ими «под себя», ужасен тем, что на нем в принципе нет источников внешней конкуренции.
Технологический прогресс, который тоже может быть источником конкуренции, ограничения монополизма и, соответственно, инструментом сдерживания их загнивания, тормозится глобальными монополиями, в том числе и злоупотреблением правом интеллектуальной собственности. Однако, что значительно более важно, он тормозится отсутствием явных внеэкономических угроз, без которых открытие новых технологических принципов, в отличие от их последующей коммерциализации, попросту нерентабельно.
Поэтому загнивание глобальных монополий будет нарастать, пока не приведет к срыву человечества в новую депрессию.
Мы можем, конечно, сейчас мечтать о том, что завтра закроем инвестиционные банки, - но перед тем, как мы хотя бы попытаемся это сделать, инвестиционные банки «закроют» или зароют нас: таково сегодняшнее соотношение сил.
При срыве в депрессию единый глобальный рынок из-за нехватки спроса распадется на запутанную систему макрорегионов. Снижение масштабов рынков и, соответственно, уменьшение степени разделения труда приведут к утрате части критических технологий и, вероятно, к техногенным катастрофам.
Макрорегионы будут вести между собой жесткую и хаотичную, культурную, политическую, хозяйственную и технологическую конкуренцию, - примерно как в межвоенный период, между Первой и Второй мировыми войнами.
Формирование макрорегионов ограничит всевластие и, соответственно, загнивание глобальных монополий: при всей мощи их доступ в чужие макрорегионы будет ограничен.
Именно поэтому данный сценарий неприемлем для глобального управляющего класса и ближе всех стоящего к нему руководству США: для них лучше погрузить потенциальные макрорегионы в хаос, чем дать им обособиться от контролируемых глобальными монополиями глобальных рынков.
Тем не менее, вероятно, равновесие будет временно достигнуто восстановлением биполярной системы на основе противостояния США и Китая при еврозоне Японии и Индии, и, возможно, России, в качестве сдерживающих остроту этого противостояния сил.
Это будет в политике, а в экономике сложится поливалютная система: оформится несколько валютных зон, которые будут иметь свои резервные валюты. Собственно, мы уже видим основные такие валюты: помимо доллара, это евро и юань.
Однако фундаментальная проблема современного развития - не эгоизм США, не нехватка ликвидности, не кризис долгов, но отсутствие источника экономического роста США, а с ними всей мировой экономики.
Ничто не смягчит кризис перепроизводства продукции глобальных монополий и не создаст новый экономический двигатель взамен разрушившихся. Это означает, что из кризиса мировая экономика выйдет в депрессию - длительную и тяжелую.
Как и Великая депрессия, начавшаяся в 1929 году, она будет порождать войны, но эти войны, в отличие от Второй мировой, не будут, - по крайней мере, долгое время - выходом из нее, так как не будут вести к объединению разделенных макрорегионов и тем самым к снижению уровня монополизма внутри них.
Ситуацию усугубляет такой неэкономический фактор, как распространение и совершенствование компьютеров, которые являются олицетворением формальной логики и уравнивает нас по доступу к ней. В результате конкуренция между людьми и коллективами уже сейчас начинает вестись на основе не логического, а внелогического, то есть творческого и мистического мышления.
В силу неумения их воспитывать с той легкостью, с которой мы воспитываем способность к логическому мышлению, это сделает конкуренцию более биологической и менее социальной, чем мы привыкли считать приемлемым. Это усилит тенденцию к снижению социальной ценности знаний и качества специалистов, что грозит техногенными катастрофами из-за неспособности обслуживать существующую инфраструктуру.
Рост мистического мышления, ужесточение глобальной конкуренции, формирование глобального управляющего класса, который, не имея ни избирателей, ни налогоплательщиков, ни влияющих акционеров, принципиально свободен от ответственности, - все это ведет к дегуманизации общества и расчеловечиванию человека. А распространение информационных технологий порождает кризис управления, включая кризис традиционной демократии, которая перестает работать на наших глазах.
Исчерпанность либеральной и, более того, рыночной парадигмы стала очевидной, начиная еще с долгового кризиса неразвитых стран 1997-99 годов. Современная рыночная парадигма подразумевает, что человек живет ради наживы, а либеральная, - что государство должно служить глобальному бизнесу, а не своему народу.
Одно из проявлений этой исчерпанности либеральной и рыночной парадигм - ликвидация среднего класса, которую мы переживаем во всем мире, включая страны так называемого «золотого миллиарда», который на наших глазах становится «серебряным», а скоро окончательно станет «деревянным».
Причин уничтожения среднего класса две.
С одной стороны, если долгов слишком много, и увеличивать денежную массу больше нельзя, глобальные монополии начинают сокращать издержки, что в рамках логики фирмы означает сокращение потребления населения, которое потребляет рыночных благ больше, чем производит. Да, конечно, оно может производить нерыночный по своей природе человеческий капитал, но на рынке это никого не волнует. Наиболее серьезным разрыв между производством и потреблением рыночных благ является именно у среднего класса развитых стран.
С другой стороны, сверхпроизводительные постиндустриальные технологии делают средний класс попросту лишним: число людей, нужных для производства необходимого объема благ, резко сокращается по сравнению с эпохой индустриальных технологий.
Глобальные монополии уничтожали средний класс в Африке, Латинской Америке и на постсоциалистическом пространстве, - сегодня они уничтожают его в ядре капиталистической системы: в США и развитых стран Европы. Обнищание среднего класса в развитых странах не спасет от кризиса, но переводит этот кризис в новые, постэкономическую и постдемократическую плоскости.
Ведь демократия существует во имя и от имени среднего класса: после его гибели она выродится в новую, информационную и технологическую диктатуру на основе формирования сознания, что завершит начавшийся на наших глазах процесс расчеловечивания, отказа от цивилизации в том виде, в котором мы привыкли ее сознавать.
Мы уже видим в ходе формирования этой диктатуры, как Запад отказывается от суверенитета и самосознания личности – этих главных достижений еще эпохи Просвещения. Он вернется в новые Средние века, может быть, через бедствия, которые будут ломать психику общества и индивидуума.
Первый шаг к этому сделан, причем сделан достаточно давно: декартовское «Я мыслю, значит я существую» заменено, - но даже не комфортной для личности «Я потребляю, значит я существую», но обслуживающей исключительно интересы бизнеса « Я покупаю, значит я существую». И мы видим массовую практику, при которой люди покупают без потребления: тратят деньги для получения мгновенной эмоции, а потом не используют свои покупки, бросают их и забывают о них. Такие люди покупают, чтобы подтвердить свое существование – и ни для чего больше. Это смена массовой психологии.
С другой стороны, реклама внушает нам, что изменение этикетки на вещи повышает ее цену в несколько раз. Это значит, что массовый обмен уже стал неэквивалентным, а ведь неэквивалентный обмен – это грабеж.
А если грабеж стал нормальным явлением - традиционного рынка больше нет. И это естественно, потому что обнищание среднего класса лишает современную экономику ее фундамента – спроса, а экономика без спроса – это уже не рыночная экономика.
Наконец, утрата собственниками крупных корпораций контроля за их собственными топ-менеджерами, грубо говоря, отменяет частную собственность на крупные средства производства, - а значит, и весь капитализм в его традиционном понимании.
Таким образом, традиционные демократия и рынок закончились, но мы пока этого еще не признаем.
Кризис демократии и развитие глобального управляющего класса, осуществляющее внешнее управление всем не входящим в него человечеством, способствует возрождению скрытых систем управления, как в Средние века.
Они действительно аккумулируют знания. Но скрытое знание, в силу самой его природы, неминуемо умирает, вырождаясь в ритуалы.
Поэтому надвигающееся на нас и предвкушаемое частью глобального управляющего класса «компьютерное средневековье» будет оставаться компьютерным весьма недолго.
Таким образом, нас ждет болезненная и глубокая архаризация, сопровождаемая значительными жертвами, - своего рода падение в Темные века.
Такова вполне очевидная и тривиальная перспектива. Мы не знаем, удастся ли человечеству избежать движения по этому пути, но должны прилагать все силы для избежания этого. Стоящая перед миром задача двуедина: во-первых, сохранить технологии и продолжить технологический прогресс, несмотря на сужение рынков и снижение степени разделения труда и, во-вторых, сохранить гуманизм, остановив расчеловечивание.
Возможно это местечковый патриотизм, но мне представляется, что Россия, даже в завтрашнем катастрофическом ее состоянии, является единственной частью человечества, которая способна решить эту задачу.
И, кстати, здоровым силам человечества стоит ей помочь в этом, потому что «быть способным» - это еще далеко не значит реализовать свою способность на практике.
С одной стороны, в рамках советского военно-промышленного комплекса был создан колоссальный, во многом сохраненный и даже развитый в последние годы задел сверхпроизводительных технологий, которые отличаются дешевизной, простотой и эффективностью.
Сегодня они блокируются монополиями, но после их краха, в условиях глобальной депрессии, эти технологии способны сохранять высокую рентабельность даже на очень узких рынках, - и будущее человечества связано именно с ними.
С другой стороны, русская культура принципиально гуманистична, в силу исключительного значения для нее стремления к справедливости.
Благодаря этому, мы воспринимаем эффективность прежде всего с точки зрения общества, а не с точки зрения личности или фирмы.
Благодаря этому, мы готовы жертвовать своими интересами ради справедливости, которая во многих культурах, в том числе и культурах развитых стран, является совершенно абстрактным понятием.
Это является залогом как коллективного выживания, так и сохранения гуманизма.
Наконец, русская культура носит принципиально мессианский характер: как показывает практика, ее носители не способны существовать без сверхзадачи, даже в условиях высокого комфорта.
Строго говоря, это общая особенность человечества как биологического вида, игнорирование которой и создало демографический кризис сегодняшнего Запада: людей поместили в очень комфортные условия, отобрав у них сверхзадачу, - и они немедленно перестали размножаться. Однако носители русской культуры способны самостоятельно продуцировать для себя эту сверхзадачу, причем как в комфорте, так и находясь на краю гибели.
Это позволяет России всерьез искать выход из ловушки, в которой находится современное человечество, и делать это на пути своего рода технологического социализма, который сочетает гуманизм и развитие технологий в рамках соединяющего людей общего дела.