/Поглед.инфо/ В рамките на кратък период от време се случиха много събития: сливането на две черни дупки, потвърдило хипотезата на гравитационните вълни, среща на патриарх Кирил и папа Франциск, пълзящата революция Тръмп в САЩ, която, вероятно, ще стигне до нищото, но тя се превърна в явление от категорията на "това не се случи ". И накрая, смъртта на Дейвид Бауи и Умберто Еко. Дори и най-бегъл поглед показва, че за около шест седмици това е твърде много. Означава ли това, че сме извън времето или има някои нови все още неизвестни закони? Или ние стоим на прага на една апокалиптична "жетва", която са прогнозирали пророците и мистиците?/Рус.ез./
Умберто Эко: консерватор именем прогресса
Мёртвые мёртвым рознь, кто-то бывает мёртвым и при жизни, поэтому не будем ставить их на одну доску. К примеру, Дэвид Боуи вообще вряд ли был человеком, хотя и не был «нечеловеком» в смысле Латура. Скорее, чем-то типа ангела, хотя и не светлого в общепринятом смысле. Об ангелах – либо хорошо, либо ничего, поэтому стоит начать с Умберто Эко. Он-то уж точно человек. Мне кажется, ему и ещё Жижеку был выдан патент на роль двух главных ручных профессоров современности. Первому за левый антисоветизм (в «Имени Розы» фигурирует вторжение советских танков в Прагу), второму – за похороны идеи социализма даже и «с человеческим лицом».
Платой стало довольно карикатурное амплуа «мировых умников», как из комикса. Оба напоминают «профессора Криминале» из романа Малькольма Бредбери (или роман был написан, чтобы «закрепить амплуа»). В случае с Эко ещё разрешили игру в «великого писателя земли итальянской», этакого Толстого современности. Отсталые регионы, если они чем-то по старой памяти дороги, часто признают заповедниками культуры, в которых размещают таких вот диковинных зверюшек. Италию после войны постигла эта участь, могла бы постигнуть и Германию, но подоспели добрые мы с разрешением объединить ГДР и ФРГ.
Назначенная фигура всегда имитирует ту миссию, которую собой олицетворяет. Вот Эко писал якобы барочные романы, реабилитирующие для массового читателя Средневековье. Вроде как эти романы были устроены по модели передачи знания через сюжеты. В действительности, передавалось не знание, а пропагандистский посыл: советы – это новая инквизиция и т.д. По вкусам и убеждениям, Эко был обычным евробюрократом из генерации 1968-го года. Отсюда его отповедь «иррационализму» и «традиционализму», странная в устах поклонника средних веков. Вместо того, чтобы показать, что Просвещение XVIII века было постмодернистской репликой Розенкрейцеровского Просвещения, Эко фактически повторил, что XVIII век — единственная эпоха Разума, противостоящая суеверию. В остальном Эко был чем-то вроде нашего Максима Соколова: консерватором именем прогресса.
Молодые боги-рогоносцы
Наверняка есть авторы, которые давно уже «оседлали» розенкрейцеров, только мы их не знаем. Но давайте лучше представим, как мог бы отреагировать такой писатель на то, что происходит в Сирии. Множество людей, включая меня, досадовали из-за того, что там разрушаются памятники Пальмиры, однако Пальмира – это ряженое в одежды римской архитектуры место поклонения древнесемитскому божеству Баалу.
В списках тёмных сил Баал именуется Вельзевулом и возглавляет иерархию демонов. Известно также, что его называли «повелителем мух». (Из этого следует, что Голдинг неслучайно вынес этот титул в заглавие своего романа, а Сартр неслучайно связал мух с эринниями). В частности, был разрушен очень красивый храм Баала, заботливо воссозданный из руин реконструкторами XIX- го века. Даже очередной припадок ненависти Европы к России, который мы наблюдаем сегодня, можно было бы обставить совсем иначе: скажем, назвав российскую авиацию мухами Баала. Однако даже на уровне пропаганды ничего подобного не было, что, конечно же, является верной приметой упадка.
Если же разбираться ещё обстоятельнее, Баал является одним из молодых божеств-реформаторов, в число которых входят Осирис, Сет, Хронос, Дионис. Они не просто умирают и возрождаются, как принято считать, но тождественны циклам жизни и смерти. С этими божествами можно с осторожностью сопоставить Моисея и Христа. Баал контрастирует с отцовской властью, воплощаемой старыми богами, которые на их фоне начинают напоминать английскую королеву: царствуют, но не правят. Таков, например, Илу (Элохим), отец Баала и вообще модель «бога-отца», дряхлый старик-вседержитель. Оба, кстати, выступают рогатыми божествами, культ которых Маргарит Мюррей связывала с ведьмами.
Выражение «охота на ведьм» давно стало риторическим, оно обозначает борьбу с выдуманным противником. Но именно поэтому его нужно понимать сугубо буквально. Ведьма – это же не просто «та, кто ведает». Это жрица культа Великого Рогоносца. Вопрос только в том, что означает быть такой жрицей в конкретный период времени. Рогоносец же успешно скрывает свои рога. Возможно, даже и рогов никаких нет, а то, что мы считаем рогами — это такой символ одарённости, харизмы, связи с высшими силами.
В любом случае, преследования ведьм начиная со Средних веков и до наших дней помогают не только установить, кто ведает. Фактически, речь о том, чтобы каждый раз заново задаться вопросом: «Что есть истина?». Самый большой враг – неопределённость. Представить себе противника, подобрать ему образ, вообразить, кто он, значит, наполовину победить. Но победить окончательно можно только приняв роль «ведьмы» на себя. К этому, по сути, и сводились многочисленные процессы над ведьмами, кто бы под ними ни понимался.
У египтян рогатое божество символизировалось быком Аписом, Ка, имя которого служило одновременно названием для человеческой души. Соответственно, искать нужно среди тех, кто ловит души. Одни ловцы душ конкурируют с другими ловцами. Как мы помним, и Иисус Христос предлагал апостолу Андрею Первозванному из рыбака стать «ловцом человеков». В иудео-христианской истории божественный Бык, на первый взгляд, всегда третируется. И третируется совершенно по-разному: то в образе Бегемота (Зверя), то в образе Золотого Тельца, то в совсем уж новодельном образе Бафомета (как нетрудно заметить, слово «бафомет» транскрипция слова «бегемот»). Однако не будем забывать, что и Моисея изображают рогатым (например, Микеланджело), а Золотой Телец, которого он ниспровергает, является не только символом наживы, но и ипостасью Яхве.
По факту, в случае с Моисеем мы имеем дело всё с тем же мотивом противоборства божества сына с божеством отцом. Вопрос только в том, кто теперь отец: всё тот же Илу или уже сам Баал. (Не стоит забывать, что «илу» и «баал» являются просто эпитетами власти, двумя разными её формациями). В любом случае божественный сын соревнуется с божественным отцом и оказывается таким же рогоносцем, как и его отец, хотя рога одновременно выступают тиарой, символизирующей высшую власть. Разрешение спрашивается для того, чтобы проявить непослушание. Преемственность устанавливается, чтобы быть попранной. Это тот образ действия, который во внеперсональном ключе соотносится с феноменом времени. Сегодня со временем отождествляет себя «коллективный Запад». Спрашивается, зачем он допустил разрушение места со святилищем Баала, с которого «всё начиналось».
«Перепрошивка кода»
Можно ли говорить в этой связи о том, что время очередной раз «вывихнуло сустав» или, наоборот, мы сталкиваемся с какой-то закономерной трансформацией? Западноевропейская история строится на двух предположениях.
Первое связано с идеей Карла Ясперса об осевом времени, когда все великие события свершились две-две с половиной тысячи лет назад и мы лишь пожинаем их плоды. Это гипотеза дефицита событий, окупающегося представлением об универсализме исторического процесса: событий мало, зато они, как краюха хлеба, поделены между всеми.
Второе предположение связано с менее известными идеями Клода Леви-Строса о том, что история устроена как код, в котором очередное событие играет роль очередного истока, как, например, революция 1789 года. Пока сохраняется влияние этого события, история хранит целостность. Как только это влияние себя исчерпывает, всё в истории меняется. Прежде всего, меняется сама система координат, в соответствии с которой что-то считается историческим, а что-то – нет.
При этом Ясперс делает акцент на то, что некие религиозно-мифологические герои вторгаются в исторический процесс и совершают в нём революцию, а Леви-Строс – саму революцию или другое эпохальное событие понимает как мифологическое начало времён. Где-то посередине между двумя этими позициями находится позиция Жоржа Дюмезиля, который описывает революцию в стане самих сверхъестественных существ: старые боги закона и порядка оттесняются молодыми богами бури и натиска. Однако и в представления Дюмезиля эта революция совершается лишь однажды. Моя гипотеза заключается в том, что настоящим осевым временем следует считать перепрошивку кода, когда на авансцену выходит новая пара «божественный отец – божественный сын».
«Перепрошивкой кода» я называю ситуацию, когда тот, кто был сыном, оказывается в роли отца. Соответственно, драма осевого времени разворачивается не однажды, а с известной регулярностью, которую можно проследить. Это не только драма непочтительного сына, восстающего против своего родителя. Речь и об установлении преемственности на новых основаниях, и об очередном распределении функций. Примером такой драмы является магометанство. Но такой же драмой было и появление Моисея. Сходство историй Моисея и Христа (появление обоих сопровождает «избиение младенцев» и т.д.) обсуждал уже гениальный Николай Морозов.
Однако речь не идёт о том, что рассказ о Христе является просто дубликатом рассказа о Моисее (или версией одного мифа, в смысле Леви-Строса). Речь именно о переустановке кода, которая всегда травматична. Скорее всего, сегодня мы на пороге такой переустановки. Это, конечно, не связано только с видоизменением роли мусульманства, как многие поторопятся заключить. Конечно, существует соблазн считать разгром Пальмиры предварительной реакцией на этот процесс. Однако против подобной версии работает факт встречи Папы Франциска с президентом Ирана Рухани. Вполне возможно, эта встреча и состоялась, чтобы отсечь радикальный ислам, у которого свои представления о текущей ситуации.
Напомню, что встреча Папы с Рухани предваряла встречу с Патриархом Кириллом и на ней обсуждались вовсе не темы «двухстороннего сотрудничества», как бывает в таких случаях. Передают, что главной темой был «конец времён». Папа Франциск заявил, что «конец времён близок» и пророчества относительно него начинают исполняться. Не правда ли занятная тема для разговора? Правда, возникли и разночтения. Президент Роухани заявил, что «Махди идёт» («махди» означает «спаситель»). Папа ответил, что Махди «и есть Христос». Как свидетельствуют некоторые СМИ, за этим последовал призыв к объединению всех представителей Авраамических религий, то есть иудеев, христиан и мусульман. Отмечу, что встреча в патриархом Кириллом происходила уже после этого и была как бы продолжением «беседы об Апокалипсисе» с Раухани.
Кшатрии vs. брахманы
Дюмезиль связывал доминирование новых богов над старыми с победой кшатриев над брахманами. Процесс взаимодействия сословия воинов с сословием людей знания не закончился и по сей день. Сегодня можно наблюдать разрастание кшатрийских групп по всему миру. Само по себе оно является приметой войны, которая, как мы помним, не обязательно является горячей. Однако не только в разрастании дело. Настоящая победа в том, что экспансия подчинила себе знание. И не только подчинила, но и стала его определением.
История мысли, какой мы её знаем, восходит к тезису стоиков о том, что мысль есть схватывание, а в этом тезисе уже заключено полное и безоговорочное торжество кшатриев по отношению к брахманам. В современную эпоху свидетельством победы кшатриев стало подчинение научного познания военно-промышленному комплексу. Не стоит забывать, что его результатом явилась не только ядерная бомба, но и интернет. При этом активность как западных, так и российских кшатриев, скорее, виртуализирована. Можно сказать, что такая виртуализация является одним из отличий Запада от Востока. Восток сегодня определяется по запрету на виртуальность: её можно использовать, но ею нельзя искушаться. Распространение инфраструктуры виртуального сетевого общества была главной ставкой глобализации, но главное орудие глобализации оказалось направлено против неё самой.
Глобализация была, помимо прочего, способом отменить время. Оцифровка реальности неотличима от перманентной архивации данных, а сама архивация равносильна добровольному превращению себя в сумму статистических параметров. Именно гиперперсонификация ведёт к невиданной власти статистики. Гиперперсонификация создаёт полюс Запада, анонимность оказывается на полюсе Востока. Это также имеет отношение ко времени. Речь уже не о том, что Восток связан с циклическим временем, а время на Западе необратимо и напоминает стрелу. Запад убивает время в двух смыслах: с одной стороны, делая досуг чуть ли не главным капиталом, а с другой – превращая его в то, что может быть посчитано, то есть фактически в основное меновое средство.
Время «вывихивает сустав» именно тогда, когда кажется, что оказались найденными какие-то его закономерности. С такого рода социально-политическими процессами и следует связать грядущую схватку богов, перед лицом которой Папа Франциск совершает своё турне с целью объединения Авраамических религий.
Монетизация времени — исток фундаментализма
Может показаться, что вышесказанное означает кризис «ориентализации» Востока, который изначально мыслился именно как оплот «виртуальности»: волшебная страна, заповедная территория или вообще край света. Однако Восток никогда не был ничем подобным. Скорее можно сказать, что это западная цивилизация хотела вытеснить на периферию свою тягу к психоделу.
Одним махом решалось сразу несколько задач. Границы виртуальности очерчивались, виртуальная жизнь отождествлялась с волшебной сказкой, а время в волшебной сказке волшебным образом останавливалось. Получалось, что время могло состояться только на определённом количестве территорий, включённых в западный мир.
Но подвела жадность: стремление отождествить себя со временем как таковым привело к обратному эффекту. Монетизация времени, отождествлённого с деньгами, привела к его нехватке. Счёт времени привёл к его отмене, которая связана с возникновением капитала. Время отсчитывают не часы, а проценты. Поэтому поскольку возрастание прибавочной стоимости не остановить, время обречено утекать сквозь пальцы и оказываться невыразимым объектом из области эстетики возвышенного. Впрочем, кое-что о времени всё-таки можно сказать и в этом случае. Отождествив себя с богом Хроносом, Западная цивилизация, по его примеру, занялась пожиранием своих детей.
Рано или поздно это должно было стать их местью. Придуманные заповедники и заказники волшебных сказок решили считать себя самыми настоящими оплотами реальности, не подверженными влиянию времени. Так возник фундаментализм, в том числе и на самом Западе. В фундаментализме всегда есть эта ставка: осознанно принимать за чистую монету то, что совсем недавно казалось плодом разыгравшегося воображения. Отсюда, в частности, сугубо авангардные истоки того, что называется «нацизмом» и «фашизмом».
Однако если возвращаться к теме хронополитики, фундаментализм хочет доказать, что способен освободить нас и от дефицита времени, и от необходимости заниматься его подсчётом. Это как политика дешёвых денег против политики дорогих денег. Хотите больше времени? Мы вам его напечатаем! Так что речь идёт не о кризисе «ориентализма», а о том, что Запад больше не справляется с ориентализацией самого себя. Собственно, никакой другой ориентализации и не было. Результатом того, что воображаемое Запада вышло из-под контроля самого Запада, является ИГИЛ.
Все мы в состоянии транзита
Вернёмся к теме встречи Папы и Патриарха. Постараюсь объяснить, почему для неё было выбрано такое странное место – остров свободы, где по-прежнему правит социалистический режим и жив ещё легендарный Фидель.
Некоторое время назад я писал, что если Советский Союз и возродится, то в форме маленького государства по образцу Ватикана, устроенного как теократия «освобождённого труда». Стоит напомнить, что «освобождённый труд» не просто термин из марксистского словаря, но звено, связующее марксизм со всё теми же Аварамическими религиями и де факто делающее его Авраамической религией XX века. Как известно, человек был наказан трудом, попав на Землю в результате грехопадения. Труд – это всё то же грехопадение, но уже на уровне социальных, а не индивидуальных тел. Под освобождением труда имеется в виду освобождение от труда, его преодоление. Соответственно, это ещё и освобождение от греха.
Куба вполне может стать не просто островом Свободы, а островом именно такого освобождения, где оно проповедуется как религиозный культ. Встреча Папы с Патриархом подтверждает такую возможность, как и то, что марксизм принят в лоно Авраамических религий перед лицом какой-то новой, до конца не известной угрозы. Что касается непосредственно самой встречи иерархов, многие помнят, что ещё лет двадцать пять назад планировалась встреча Иоанна Павла II с патриархом Алексием II. Фактически она должна была стать кульминацией перестройки. Однако этой встречи не случилось, хотя, вполне вероятно, если бы она произошла, история бы пошла по-другому.
Мне кажется, Папа и Патриарх на этот раз встретились, чтобы удостовериться, что у них есть сходная информация по какой-то очень важной теме. Возможно даже, это части какого-то паззла, которые нужно собрать вместе. Поэтому сходство со сценой из шпионского фильма совсем не случайно (и дело совсем не в руке Путина).
Примечательно, что в качестве места встречи был избран аэропорт. Аэропорты соотносятся со стихией неба и, по мысли К. Шмитта, с той стихией, которой сложнее подобрать «номос». Хотя всё, чем занимаются церкви, это, фактически, и есть выражение «номоса Неба». Иными словами, там, где с точки зрения мирских дел невозможно нащупать точку опоры, с точки зрения христианской религиозности и есть наиболее прочный фундамент. Церковные институты, в каком-то смысле, и являются духовными самолётами, которые возникли раньше грузоподъёмных самолётов, оседлавших своими крыльями воздух. Одновременно аэропорт является транзитным пространством. Постоянным в нём является только поток. Только поток задерживается в аэропортах надолго.
Если кто-то и застревает в аэропортах надолго, то это люди типа Сноудена: всемирные пассажиры без места. На первый взгляд, транзитный характер встречи Патриарха и Папы подчёркивал, что их контакт не носит характер «унии» в привычном смысле. Например, Флорентийской унии, закончившейся, как известно, гибелью Византии. Однако с выбором места встречи связан куда более важный смысл. Он в том, что все мы сегодня в состоянии транзита. Все мы – без места. Куда там банальным шпионам.