/Поглед.инфо/ Изминаха 25 години, четвърт век…
А все едно бе почти вчера. Отчаянието и яростта, студената решимост и опиянението от схватките. Вчера бяха студените нощи блокиране от света, лишаването от вода и светлина в огромния белокаменен дворец. Безкраен дъжд и студ през прозореца. Нощните бдения на барикадите.
И апотеоз на драмата бяха танковете – зелените бронирани костенурки, такива ужасни и неприлични в центъра на мегаполиса, плюещи огън от моста по прозорците и стените на двореца. Пръскащи студена плазма по плътта му, крушащи вътрешността му, заедно с тези, за които дворецът през тези две седмици стана дом, храм, надежда и последен окоп в борбата срещу бандата вампири, завладели най-голямата страна на планетата, жадно изсмукващи нейния живот и бъдеще. Дебел черен дим, огромна траурна лента, излитащ в ослепително синьото бездънно небе над Москва.
Тогава вампирите победиха…
… Дори не ми се вярва каква бездна на времето е легнала между днес и това „вчера” – кървавия и пронизителен слънчев октомври 1993 г.
...„ Най-добрият кмет на Москва” Лужков и за минута не се съмняваше на чия страна е. Конституция? Закони? Или погазилия ги вечно пият президент? При Елцин от редови изпълкомовец, като за миг, като с вълшебна пръчица се превърна в милиардер. Цялата Москва му бе в джоба и стана негов джоб. Можеш ли да хапеш ръката, която те храни? А да се хапеш сам по ръката, която е до лакът натопена в златото? И кметът „хуманитарно” блокирайки парламента на страната самодоволно се смееше от екраните: „Те ще затънат в собствените си фекалии…”
Три пръстена ограждения. Две милиционерски, третото, вътрешното, по периметъра на „Белия дом” – Вътрешни войски. От кмета на Москва, непрекъсната верига водоноски, самосвали, автобуси. Стоманена стена от „изолация”. Лужков се оказа инициативен и енергичен.
Заедно с Едуард Лимонов ние се промъквахме край първата линия на огражденията, опитвахме се да намерим най-малката цепнатина в милиционерския кордон. Трябваше да влезем в „Белия дом”. Лимонов го чакаха депутатите, а мен в щаба при Ачалов. На гърдите ми има найлонов плик, в който имаше голям плик с някакви документи. Това го получих от щаба на Московския военен окръг „да го предам лично и единствено лино в ръцете!” на Ачалов. Още със себе си носих малък сак. В него имаше няколко самуна хляб, ярко-малинов салам и сладки. В щаба, както и навсякъде около блокирания Върховен съвет положението с храната е трудно. Тук през август 1991 г. автобусите носеха храна и хранеха „защитниците”. Сега нагло и цинично морят от глад. Като лекарство срещу простуда тук, в щаба, получих тумбеста бутилка „Туземски Рум” – някаква чуждоземна 40-градусова напитка.
Нямаше как да се мине по по-големите улици. Мъртвешката светлина на прожекторите залива пространството. При всяко приближаване към „периметъра” на среща идват заплашителни мокри фуражки, които недвусмислено вдигат в ръце палките…
Завиваме на „Заморьонов”. Тук полицията прикрива единствено преходите между две къщи. Жителите ги пропускат. Нахално преминаваме заедно с местните и преминаваме. Достигаме до Нововаханковска пресечка. Прескачаме някаква ограда, оказваме се в гъсто обрасла с храсти задънена улица, превърната от местните жители в сметище. И право пред нас в пропития с дъжд мрак, мрачна оградителна линия. На всеки два-три метра стълб на човек с полицейска униформа. Тракане на капки по непромокаемите плащовете. Кисела воня на шинели, ярък дин на евтино пушене, простудена кашлица. Ние мигновено паднахме на земята, под храста, без да обръщаме внимание на водата под краката и се заслушахме няколко напрегнати минути. Не ни забелязаха. До „Белия дом” имаше пет минути пеш, но не и сега…
Ситуацията бе патова - заграждение на пет крачки. Няма път напред. Не може да се мине напред. Ляво тухлена стена на някаква къща, стаила се в мрака. Шепнешком се договорихме в полза да потърся път, а Лимонът да се крие тук докато не се върна.
40 минути по-късно със скоростта на костенурка се прехвърлям от храст на храст в търсене на проход. Понякога полицейските заграждения са толкова близо, че мога да протегна ръка и да докосна милиционерски ботуш. Спасява ме дъждът, заглушаващ всички звукове. Слушам разговорите им. Ядосани са на всичко. На началството, което не е предоставило непромокаеми плащове и места за сгряване. На властта, която ги е изкарала тук срещу „белодомците”, заради които нямат мира. На местните жители, които вечно се разболяват и трябва да им се организира преминаване на „бърза”, ту че са тук по работа. Разсъждават на бонусите на работа. А аз си седя под дъжда до краката ми – ако разберат, няма да ми се размине. Със злоба ще ме смелят изцяло.
/Рус. Ез./
На часах уже далеко за полночь. И тут вдруг оцепление начинают сворачивать. Этих милиционеров отводят на отдых, им на смену прибыла свежая смена. Но смена не торопится вылезать под дождь и возникает счастливая пауза. Я прыжками, буквально за минуту оказываюсь там, где оставил Лимона и пытаюсь его разглядеть на земле. Тщетно! Неужели поймали? Махнув рукой на всю конспирацию и негромко зову его: «Эд!!!»
Неожиданно откуда из темноты я слышу знакомый голос: «Я здесь!» и через пару мгновений из темноты появляется знакомый силуэт. Оказывается, он, чтобы не попасть под, топчущихся у кустов милиционеров, отполз назад и спрятался в остове брошенной тут кем-то машины…
Мы стремительно пробегаем мимо каких-то домой, перемахиваем через какой-то переулок и почти вбегаем в колодец огромного сталинского дома, по соседству с «Белым домом». До него рукой подать, но это уже невозможная задача. Он окружен турникетом, вдоль которого маячит цепь людей в военной форме. «ВэВэ» — внутренние войска…
Нас замечают, и в нашу сторону направляется несколько солдат, но мы, не дожидаясь их подхода, бежим вдоль двора и, скрывшись из глаз, прячемся в одном из подъездов. Есть надежда, что они не станут искать нас в этом огромном пространстве. Но, на всякий случай, мы поднимаемся на самый верхний этаж, там, где вход на чердак. И там замираем. Медленно тянутся минуты. Тишина. Нас никто не ищет. Только сейчас мы замечаем, что промокли насквозь — под каждым натекла целая лужа, и дико замерзли. Нас просто колотит от холода.
Понятно, что до утра нам отсюда не выйти. На полу лежит картонная упаковка от телевизора и какие-то старые газеты. Мы садимся на картон, набиваем газеты в штаны – для сушки и обогрева – старый метод европейских клошаров. Помогает это слабо. И тогда я достаю из сумки бутылку «Tuzemský Rum». Мы пьём его – оказывается, это чешский ром – Лимон его хорошо знает и даже похвалил. Закусываем колбасой и влажным хлебом. Беречь еду уже не имеет смысла – нам не прорваться сегодня. Постепенно дрожь проходит, мы медленно отогреваемся. И до самого утра мы разговариваем, сидя на картоне и привалившись спинами к стене. Я вспоминаю свои войны, Лимон рассказывает о храбром полковнике Бобе Динаре, с которым он знаком. Для меня Боб Динар — такая же легенда, как Лоуренс Аравийский, я читал о нём в журнале «Вокруг света». Лимон вспоминает поездку к сербам под Вуковар. Говорим и о происходящем. Буднично, словно обсуждаем меню, соглашаемся, что при таком жёстком противостоянии большой крови уже не избежать, и обсуждаем варианты будущей бойни. Их немного, и ни один из них не сулит нам ничего хорошего. Армия пассивна и заперлась в казармах, не желая ни во что вмешиваться. А вот еринская милиция наоборот — готова рвать всех, не считаясь ни с конституцией, ни с законами. Им пообещали звания, квартиры, премии…
Под утро, словно подтверждая наши слова, неподалёку громко щёлкает выстрел. Уже днём мы узнаём, что какой-то милиционер из оцепления тяжело ранил пытавшуюся пробежать между домами к метро женщину…
…Иногда мне начинает казаться, что это было не со мной. Словно не я, а кто-то другой под проливным дождем ползком пробирался через какую-то стройку, мимо хмурого, мокрого, шуршащего плащ-накидками милицейского оцепления к черной, без огонька громаде здания Верховного Совета. Кто-то другой, не я, торопливо обходил этажи и холлы «Белого дома», проверяя посты и караулы. Словно не я, а кто-то другой, выбравшись по подземным лабиринтам в город, встречался в парке с полковником ФСБ, передававшим нам планы Кремля, сидел в кафе с генералом-генштабистом, показывавшим секретные приказы и директивы Минобороны, стоял в сквере за зданием МВД с двумя милицейскими полковниками, рассказывавшими мне о настроениях среди милиционеров и местах дислокации их частей вокруг «Белого дома». Словно не я, а кто-то другой, лежал с простреленной ногой на мокром ковре в подъездном холле, обожженный газом, истекающий кровью.
Октябрь 93-го навечно вошел в нашу историю. Своим подвигом, своей пронзительной, святой и безнадёжной попыткой остановить сползание страны к мрачной бездне развала и самоуничтожения. Тогда, в октябре 93-го, патриоты пытались не допустить грядущих войн на Кавказе, грядущих дефолтов, грядущего разрушения Сербии, новогодней бойни в Грозном, затопления «Мира» и еще очень многого, что принес России за годы своего страшного правления Ельцин. Эта попытка была утоплена в русской крови, но она не была напрасна. Она разбудила Россию, и уже никогда с тех пор не спал спокойно Кремль, содрогаясь и корчась от невидимых миру ударов, потрясающих его до основания.
Октябрь 93-го вошел в историю потому, что это был подвиг русского ДУХА, когда возмущенные произволом, унижением, воровским беспределом мерзкой ельцинской власти тысячи русских людей, практически без оружия, в полном окружении и изоляции стоически защищали свое право жить свободными людьми на своей земле. Защищали и пролили свою кровь во имя этого. Сотни россиян отдали свои жизни, защищая «Белый дом», больше двух тысяч получили ранения и увечья. Но горячая кровь патриотов не впиталась бесследно в мерзлую осеннюю землю. Она ОСВЯТИЛА этот день, омыла и искупила тяжкие грехи наши перед Родиной, в святости и ценности которой мы лукаво сомневались все смутные годы.